Прислуга - Страница 93

Мама и миссис Уитворт идут дальше, но я не могу оторваться от фото — в детском личике Стюарта есть что-то невыразимо дорогое. Щечки у него пухлые, а глаза матери сияют точно так же, как сейчас. Волосы цвета одуванчика. А вот ему уже лет девять-десять, он с охотничьим ружьем и убитой уткой. В пятнадцать — рядом с мертвым оленем. Уже суровый и по-мужски привлекательный. Слава богу, что он не видел моих детских фотографий.

Еще несколько шагов — выпускной вечер, Стюарт в форме военной школы. По центру стены пустое место, чуть более темный квадрат на обоях. Эту фотографию убрали.

— Папа, довольно о… — Напряженный голос Стюарта. Но тут же наступает тишина.

— Ужин подан, — слышу я и плетусь обратно в гостиную.

В столовой, за длинным столом темного дерева, Феланы садятся по одну сторону, Уитворты — по другую. Я сижу по диагонали от Стюарта, максимально далеко. На стенных панелях по периметру комнаты изображены сцены довоенной жизни: счастливые негры собирают хлопок, лошади запряжены в фургоны, белобородые законодатели на ступенях нашего Капитолия. Мы ждем сенатора.

— Я сейчас приду, начинайте без меня. — Но, прежде чем он появляется и занимает место во главе стола, из соседней комнаты дважды доносится звук откупориваемой бутылки и звяканье льда в бокале.

Подают салат «Уолдорф». Стюарт поглядывает на меня, ободряюще улыбаясь каждую минуту. Сенатор Уитворт наклоняется к папе:

— Знаете, я ведь из простых. Округ Джефферсон, Миссисипи. Отец мой сушил арахис по одиннадцать центов за фунт.

— Да уж, немного на свете мест беднее округа Джефферсон.

Мама отрезает крошечный кусочек яблока. Поколебавшись, все же решается его разжевать и вздрагивает, проглотив. Она запретила мне говорить родителям Стюарта о ее проблемах с желудком и теперь осыпает миссис Уитворт комплиментами по поводу кухни. Для мамы этот ужин является важным этапом в игре под названием «Может ли моя дочь подцепить вашего сыночка?».

— Молодым так нравится общество друг друга, — замечает мама. — Знаете, Стюарт бывает у нас дома дважды в неделю.

— Правда? — вежливо удивляется миссис Уитворт.

— Мы были бы счастливы, если бы вы с сенатором как-нибудь посетили нашу плантацию, погуляли по саду.

Удивленно смотрю на маму. Она любит употреблять старомодное слово «плантация», дабы придать некоторый лоск банальной ферме, а наш «сад» — это одна старая яблоня, на которой яблок отродясь не бывало. Ах да, еще трухлявая груша.

Но миссис Уитворт явно думает о другом, губы ее сердито поджаты.

— Дважды в неделю? Стюарт, я понятия не имела, что ты так часто бываешь в городе.

Вилка в руке Стюарта замирает. Он затравленно глядит на мамочку.

— Впрочем, вы так молоды, — удовлетворенно улыбается она. — Наслаждайтесь, не стоит воспринимать все так серьезно.

Сенатор водружает локти на стол.

— Для женщины, которая фактически сама сделала предложение прошлой пассии, она, пожалуй, слишком спешит.

— Папа! — Стюарт со звоном швыряет вилку.

За столом повисает молчание, лишь мама тщательно, методично пережевывает очередной кусок. Осторожно касаюсь розовой царапины на локте.

Горничная подает цыпленка, щедро политого соусом майонез, и все с облегчением улыбаются, радуясь смене темы. За едой папа и сенатор обсуждают цены на хлопок, проблемы сельскохозяйственных вредителей. А я наблюдаю за Стюартом — гневное выражение, появившееся на его лице при упоминании Патриции, не исчезает. Интересно, о чем же они говорили с отцом, пока я рассматривала фотографии?

Сенатор откидывается на спинку стула:

— Видели статью в «Лайф»? О парне, еще до Медгара Эверса, как там его… Карл… Робертс?

Поднимаю голову, с удивлением осознав, что сенатор обращается ко мне. Надеюсь, это просто потому, что я работаю в газете.

— Это… его линчевали. За то, что назвал губернатора… — Замолкаю, но не потому, что забыла слова, а как раз потому, что прекрасно помню.

— Жалкой личностью, — произносит сенатор, обращаясь уже к моему отцу. — С моралью уличной проститутки.

Уф-ф, слава богу, меня оставили в покое. Пытаюсь оценить реакцию Стюарта. Я никогда не интересовалась его позицией относительно гражданских прав. Но он, кажется, вообще не слушает, о чем разговор.

— Скажу откровенно, — откашлявшись, медленно произносит мой отец, — мне тяжело слышать о подобной жестокости. — Он медленно откладывает вилку и продолжает, глядя прямо в глаза сенатору: — У меня на полях работают двадцать пять негров, и если кто-либо посмеет тронуть их или членов их семей… Порой мне стыдно, сенатор. Стыдно за то, что происходит в Миссисипи.

Мама, вытаращив глаза, изумленно смотрит на отца. А я потрясена. Не столько тем, что он вообще заговорил о политике, сколько его точкой зрения. Дома у нас газеты всегда лежали фотографиями вниз, телеканалы переключались сразу же, как только поднимались расовые вопросы. А сейчас я горжусь своим отцом, по многим причинам. И клянусь, на миг в маминых глазах, несмотря на опасение, что он погубит мое будущее, тоже вспыхивает гордость. На лице же Стюарта озабоченность, но какого рода — не могу понять.

Сенатор пристально смотрит на папу.

— Я вам вот что скажу. Карлтон, — говорит он, позвякивая льдинками в бокале, и протягивает бокал служанке: — Бесси, принеси мне выпить, будь добра. (Та очень быстро возвращается с новой порцией.) Неразумно было говорить такое о губернаторе.

— Согласен на сто процентов, — отзывается папа.