Прислуга - Страница 84

Стюарт придвигается ближе. От него пахнет хвоей, трубочным табаком и дорогим мылом, абсолютно неизвестным в моей семье.

— Маму хватит удар, Стюарт. И потом, у меня куча дел… — Но как же хорошо от него пахнет. Он смотрит на меня так, словно готов проглотить, и я вздрагиваю.

— Ты уверена? — шепчет он и вновь целует, в губы, уже совсем не так сдержанно.

Его рука по-прежнему на моем бедре, и я в который раз думаю о том, как у них все было с Патрицией, его невестой. Я ведь даже не знаю, спал ли он с ней. От подобных мыслей становится тошно, и я отодвигаюсь.

— Я… я не могу. Ты же знаешь, я не смогла бы рассказать маме правду…

Он огорченно вздыхает, и мне так нравится выражение разочарования на его лице. Теперь я понимаю, зачем девушки отказывают, — ради этого ласкающего взор сожаления.

— Что ж, тогда не лги ей. Ты знаешь, как я ненавижу ложь.

— Позвонишь мне из отеля?

— Конечно. Жаль, что мне так срочно пришлось уехать. Да, чуть не забыл, через три недели, в субботу вечером, мама и папа приглашают всех вас на ужин.

Я резко выпрямляюсь. Никогда не встречалась с его родителями.

— Что значит… «всех вас»?

— Тебя и твоих родителей. Приезжай, познакомишься с моей семьей.

— Но… почему все вместе?

Он пожимает плечами:

— Мои родители хотят познакомиться с твоими. А я хочу, чтобы они познакомились с тобой.

— Но…

— Прости, детка, — он нежно поправляет мне волосы, — я должен идти. Позвоню завтра вечером, хорошо?

Молча киваю. Он выбирается обратно в жару и уезжает, помахав на прощанье папе, бредущему по пыльной аллее.

А я остаюсь волноваться в «кадиллаке». Ужин в доме сенатора штата. Мама, задающая тысячи вопросов. Готовая ради меня на любые безрассудства. Выкладывающая на стол хлопковый трастовый фонд.

Спустя три мучительно долгие, жаркие ночи — от Юл Мэй и остальных служанок по-прежнему никаких вестей — возвращается Стюарт. Меня тошнит от сидения за машинкой ради новостей Лиги и писем Мисс Мирны. Сбегаю по ступенькам ему навстречу, и Стюарт обнимает меня так, словно мы не виделись много недель.

Он загорел, белая рубашка смялась на спине от долгой поездки, рукава закатаны. А на губах все та же вечная, почти дьявольская, улыбка. Мы сидим в разных концах гостиной, не сводя глаз друг с друга. Ждем, пока мама пойдет спать. Папа ложится сразу после заката.

Стюарт смотрит только на меня, а мама все разглагольствует о погоде да о том, как Карлтон встретил свою «единственную».

— И мы так взволнованы предстоящей встречей с вашими родителями, Стюарт. Пожалуйста, передайте мои слова вашей матушке.

— Да, мэм. Непременно.

И улыбается мне. Мне в нем столько всего нравится. Когда разговаривает, смотрит мне прямо в глаза. Ладони у него мозолистые, а ногти чистые и ухоженные. Мне нравится чувствовать шероховатость его рук на своей шее. И я солгала бы, если б отказалась признать, как приятно появляться на вечеринках вдвоем. И не нужно терпеть выразительные взгляды и мрачную мину Рэйли Лифолта — он, видите ли, недоволен, поскольку вынужден таскать мое пальто вместе с одеждой Элизабет и приносить мне напитки.

Теперь у меня есть Стюарт. Стоит ему появиться рядом, и я чувствую себя защищенной и независимой. Мама не критикует меня в его присутствии, боится, что он и без ее подсказок углядит мои изъяны. Она не решается придираться ко мне, понимает — я обязательно начну скулить и жаловаться. А это уменьшит мои шансы. Для мамы это грандиозная игра — демонстрировать только одну сторону дочери, дабы настоящая «я» не проявилась, пока не станет «слишком поздно».

Но вот в половине десятого мама расправляет юбку, складывает плед медленно и тщательно, словно заветное письмецо.

— Что же, полагаю, пора на покой. Оставляю вас наедине, молодые люди. Евгения, — многозначительный взгляд в мою сторону, — не засиживайся допоздна, хорошо?

Ослепительно улыбаюсь. Мне двадцать три, черт побери, года.

— Конечно, мамочка.

Она выходит. Мы продолжаем сидеть молча и неподвижно.

В ожидании.

Мама обходит кухню, закрывает окна, пускает воду, выключает. Несколько секунд спустя слышится «клик-клак» защелки на двери родительской спальни. Стюарт поднимается с места — «Иди сюда», — и вот он уже рядом, и прижимает меня к себе, и приникает к моему рту, как к источнику, будто весь день умирал от жажды. Я слышала, как девчонки описывали это чувство, «словно таешь», а мне кажется, это больше напоминает взлет — ты становишься все выше и выше, видишь мир далеко за горизонтом и невиданные прежде цвета.

Но я все же отодвигаюсь. Мне обязательно нужно кое-что сказать.

— Сядь рядом.

Мы опускаемся на диван. Он норовит вновь поцеловать, но я отстраняюсь. Изо всех сил стараюсь не обращать внимания на то, как оттеняет загар цвет его голубых глаз. И до чего золотистые волоски у него на руках.

— Стюарт… — Судорожно сглатываю, готовясь выпихнуть из себя страшный вопрос. — Твоя помолвка… родители были разочарованы? Когда с Патрицией произошло… то, что произошло?

Лицо у него мгновенно застывает. Взгляд делается жестким.

— Мама огорчилась. Они были близки.

Я уже жалею, что затеяла все это, но должна знать правду.

— Насколько близки?

Он отводит взгляд.

— У тебя есть что-нибудь выпить? Бурбон, например?

Иду в кухню, наливаю из кондитерских запасов Паскагулы, добавляю воды побольше. В первое же свое появление в нашем доме Стюарт ясно дал понять, что бывшая невеста — плохая тема для беседы. Но мне необходимо знать, что же произошло между ними. Не из любопытства. Просто у меня никогда не было близких отношений. Я должна знать, из-за чего расстаются навек. Сколько правил можно нарушить, прежде чем тебя бросят, и какие из правил самые главные.